пространства в романе "Тристан и Изольда нужен анализ - вопрос №1985555

«Роман о Тристане и Изольде»: история и варианты; особенности поэтики «Романа о Тристане» по сравнению с классическим артуровским романом; изменение функции фантастики в романе; уникальность основного конфликта; особенности концепции любви в «Романе о Тристане»; Двойственность авторских оценок отношений Тристана и Изольды.

Первая проблема, с которой мы сталкиваемся при анализе романа – его генезис. Есть две теории: первая исходит из наличия недошедшего до нас романа-первоисточника, породившего известные нам варианты. Вторая утверждает самостоятельность этих вариантов, самые известные из которых – французские романы Тома и Береоле, дошедшие во фрагментах, и немецкий – Готфрилд Страсбургского. Научные рекомендации романа-прототипа осуществлена в конце XIX в. французским медиевистом Ш.Бедье, и она в итоге оказалась не только самым полным, но и художественно совершенным вариантом.

Особенности поэтики «Романа о Тристане и Изольде» (по сравнению с артуровским романом): 1) изменение функции фантастики; 2) необычность основного конфликта; 3) изменение концепции любви.

Изменение функции фантастики проявилось в переосмыслении таких традиционных для артуровского романа персонажей, как великан и дракон. В «Романе о Тристане» — великан – это не дикий гигант из лесной чащи, похищающий красавиц, а вельможа, брат ирландской королевы, занятый сбором дани с побежденных. Дракон тоже меняет свое привычное (отдаленное и таинственное) пространство, вторгаясь в гущу городской жизни: он появляется в виду порта, у городских ворот. Смысл подобного перемещения фантастических персонажей в пространство повседневности может быть понят двояко: 1) так подчеркивается хрупкость и ненадежность реальности, в которой существуют персонажи романа; 2) укоренение фантастических существ в повседневности по контрасту оттеняет исключительность человеческих отношений в этой реальности, в первую очередь – основного конфликта романа.

Этот конфликт полнее всего разработан в варианте Бедье. Он имеет этико-психологическую природу и интерпретируется исследователями либо как коллизия между двумя влюбленными и враждебным им, но единственно возможным, порядком жизни – либо как конфликт в сознании Тристана, колеблющегося между любовью к Изольде и долгом перед королем Марком.

Но точнее было бы сказать, что это конфликт между чувством и чувством, поскольку в лучших, психологически наиболее тонких, вариантах романа Тристана и короля Марка связывает глубокая обоюдная привязанность, не уничтоженная ни обнаружившейся виной Тристана, ни гонениями на него. Благородство и великодушие Марка не только поддерживают это чувство, но и обостряют у Тристана – по контрасту – невыносимое для него сознание собственной низости. Чтобы избавиться от него, Тристан вынужден вернуть Изольду королю Марку. В артуровском романе (даже у Кретьена, не говоря уже о его последователях) конфликт такой напряженности и глубины был невозможен. В «Романе о Тристане» он стал следствием изменившейся концепции любви, весьма далекой от классической куртуазии. Отличие состоит в следующем: 1) любовь Тристана и Изольды порождена не естественным для куртуазии способом («лучом любви», исходящим из глаз дамы), а колдовским зельем; 2) любовь Тристана и Изольды противопоставляет их нормальному порядку природы: солнце для них враг, а жизнь возможна только там, где его нет («в стране живых, где никогда не бывает солнца»). Трудно найти что-нибудь более далекое от устойчивого мотива кансоны – сравнение красоты дамы с солнечным светом; 3) любовь Тристана и Изольды изгоняет их из человеческого общества, превращая королеву и престолонаследника в дикарей (эпизод в лесу Моруа), тогда как цель куртуазной любви — цивилизовать грубого воина.

Оценка этой любви авторами двойственна во всех вариантах романа. Эта двойственность заставляет вспомнить об отмененной ранее особенности средневекового менталитета. С одной стороны, любовь Тристана и Изольды преступна и греховна, но в то же время она своей самоотверженностью, безоглядностью и силой близка к идеалу христианской любви, провозглашенному в Нагорной проповеди. Эти две оценки, как и в случае с Роландом, не могут быть ни примирены, ни согласованы.